Кузнецов В.Д. - Фанагория: греческий город в варварской земле

В.Д.Кузнецов

В процессе так называемой «Великой греческой колонизации» эллины заселили практически весь бассейн Средиземного и Черного морей. В разных частях этой ойкумены жили многочисленные племена и народы, находившиеся на самых разных ступенях социально-экономического и политического развития. Типы взаимоотношений между греческими переселенцами и автохтонным населением были самыми разнообразными — от мирного сосуществования до кровопролитных войн, не прекращавшихся на протяжении длительного времени. Принимая во внимание это обстоятельство, а также тот факт, что для столь раннего времени письменные источники крайне редки и исследователю приходится полагаться почти исключительно на данные археологии, становится понятным как трудно реконструировать процесс освоения эллинами новых земель и характер их взаимоотношений с местным населением. Поэтому в научной литературе существуют самые разнообразные точки зрения по этой проблеме. Тем не менее, в силу характера имеющихся источников можно говорить о том, что торговля является в глазах многих, если не большинства специалистов, главным двигателем налаживания контактов греков и варваров. Однако такой подход представляется далеко не однозначным.

Проблема взаимоотношений эллинов с окружающими их народами настолько сложна и многообразна, что мало может быть сомнений в невозможности не только ее решения в одной работе, но и даже прояснения наиболее существенных ее сторон. Неслучайно поэтому в научной литературе тема греко-варварских контактов и взаимовлияний является одной из самых актуальных и принципиально важных.[1] Важна она не только для понимания смысла и значения распространения античной культуры в пределах Средиземноморского и Черноморского бассейнов, но и для самой эллинской цивилизации, которая не могла жить в изоляции от «варварской» периферии. Действительно, в любой точке ойкумены, будь то Великая Греция, юг Франции, Африка, Малая Азия или Причерноморье, греки оказывались лицом к лицу с теми племенами, которые издавна населяли все эти территории. Процесс знакомства с подчас удаленными от материковой Греции или Ионии землями особенно ускорился после начала Великой греческой колонизации. Начиная с этого момента, греки должны были вырабатывать modus vivendi в условиях окружения новой природы, незнакомых народов с их необычными, часто дикими, с эллинской точки зрения, нравами и обычаями. В такой обстановке созревало и этническое самосознание греков, понимание их обособленности и даже противоположности остальным народам, эллиноцентризм. Не случайно для обозначения всех остальных людей, не-греков, был изобретен уничижительный термин barbaros.

Естественно, что в разных регионах ойкумены у греческих переселенцев взаимоотношения с местными племенами складывались по-разному. Это зависело от многих факторов, в том числе и от уровня развития аборигенного населения в конкретном месте. Например, отсталые таврские племена горного Крыма были настроены крайне враждебно по отношению к пришельцам из Средиземноморья. В этих условиях какие-либо контакты с ними были практически невозможны.[2] Более развитые народы быстрее находили возможности и способы вступать в те или иные формы контактов с греками. Одним из таких примеров может служить Навкратис, греческий город в Египте. Он был основан в результате договора между египтянами и греками, имел фиксированный статус, выступая в роли постоянного эмпория, т.е. места, где осуществлялась торговля.[3] Если в этих двух случаях мы не видим каких-либо особых трудностей под углом интересующей нас проблемы, то они немедленно возникают, когда речь заходит об основной массе местных племен, окружавших греческие апойкии: каким был характер взаимоотношений аборигенов с греческими переселенцами? Если он был враждебным, то почему? Если же нет, то чем можно объяснить толерантность местного населения к пришельцам? Оказало ли влияние на местные культуры появление более высокой эллинской культуры и в чем это сказывалось? Что дало грекам соприкосновение с незнакомым для них образом жизни, отличающимся от их собственной материальной культуры? Естественно, что перечисленными вопросами отнюдь не исчерпываются все проблемы, возникающие перед исследователем.

До недавнего времени в научной литературе господствующим был совершенно определенный взгляд на греко-варварские взаимоотношения. В соответствии с ним соприкосновение с эллинской культурой, как более высокой и привлекательной, автоматически вызывало неистребимое желание со стороны местных варварских племен приобщиться к ней, перенять ее достижения. Все, что было греческим, на несколько порядков превосходило не-греческое, заставляло стремиться обладать им. Собственно основная идея исследований контактов греков и варваров сводилась к вопросу об уровне усвоения греческой культуры аборигенами.[4] Это нашло отражение в специальном термине, который широко используется исследователями, — "эллинизация".[5] Малейшее проявление греческого влияния в культуре местного населения давало и дает возможность говорить о его эллинизации. Такой взгляд a priori определял концепцию греко-варварских контактов, которые имели ярко выраженную торговую направленность. После основания греческих колоний местное население стремилось как можно быстрее установить тесные отношения с переселенцами, чтобы начать получать блага в виде различных статей греческого импорта.

Один из специалистов, посвятивших свою работу взаимоотношениям греков и варваров в Северном Причерноморье, так выразил эту идею: "При всей своей идиосинкразии ко всему чужому скифы и другие варвары не могли не поддаться обаянию гораздо более высокой и столь непохожей на их собственную греческой культуры«.[6] После этого фраза Л.В. Копейкиной о том, что «Березань служила своеобразным магнитом, который как бы стягивал к себе местное население из глубинных районов материка», кажется вполне логичной и естественной.[7] Еще более решительными выглядят умозаключения К.К. Марченко на основе анализа лепной керамики о том, что фракийцы специально переселялись за многие сотни километров в Нижнее Побужье с целью торговли с жителями Березани.[8] Для подтверждения тезиса и безусловной притягательности эллинской культуры для аборигенного населения используются не только общеисторические рассуждения и археологические материалы, но и сведения письменных источников. В этом отношении наиболее ярким является известный рассказ Геродота о Скиле (Hdt. 4. 78-80). Ю.В. Андреев считает, что он демонстрирует «в одно и то же время и тяготение степняков к соблазнам греческой цивилизации, и их отталкивание от нее». И заключает: "... учитывая весьма значительный разрыв в уровнях культурного развития и бóльшую открытость греческой культуры, все же приходится признать, что именно греки выступали в этих контактах в роли активных культуртрегеров и доноров ...".[9] При этом для автора не имеет значения эксклюзивность случая со Скилом: этот пример не может служить подтверждением выдвигаемых положений хотя бы потому, что Скил наполовину был греком и был воспитан в греческих традициях. Не говоря уже о том, что, будучи царем, он имел возможность жить так, как считал нужным.

Вряд ли есть необходимость и дальше приводить примеры работ, написанных в таком же ключе. Правильнее будет задать себе вопрос о том, так ли однозначно выглядит процесс взаимодействия эллинской и многочисленных варварских культур на огромных пространствах Средиземноморья и Причерноморья. Следует отметить, что в последнее время, особенно начиная с 1980-х гг., в научной литературе растет неудовлетворенность как этим традиционным подходом к проблеме греко-варварских взаимоотношений, так и употреблением термина «эллинизация». Это объясняется, прежде всего, тем, что в научный оборот поступают все новые факты, вступающие в противоречие с привычным взглядом на проблему. Так, М. Дитлер пишет, что в течение многих лет термин «эллинизация» служил для объяснения внедрения греческой культуры в «варварские» общества, что само по себе было процессом естественным и неизбежным. Соответственно, целью исследований было объяснение самоочевидного процесса подготовки к последующей романизации варваров. Однако теперь появляются попытки понять культурные заимствования как активный, избирательный процесс со стороны местных племен, понять сложность взаимоотношений между культурами.[10] Одним из первых, кто поставил этот вопрос, был Ж.-П. Морель.[11] Со своей стороны, Дж. Бордмэн замечает, что жизнь скифов мы видим глазами греков, тогда как их поселения и погребения свидетельствуют о невосприимчивости этими племенами средиземноморского образа жизни.[12]

В свете сказанного мне представляется, что продолжение исследований проблемы греко-варварских взаимоотношений в традиционном русле теории «поступательной эллинизации» ойкумены малоперспективно. Трудно не согласиться со словами о том, что греческие переселенцы не были своего рода христианскими миссионерами, которые открывали истину "диким варварам«.[13] Видимо следует отказаться от бесконечных поисков дополнительных аргументов, в частности в виде новых археологических материалов, которые бы подтверждали победное шествие античных товаров, завоевывавших сердца отставших в своем развитии аборигенов. Такая постановка отнюдь не означает, что нужно вернуться назад, в те времена, когда греческих переселенцев рассматривали как беспринципных колонистов, стремившихся нажиться на местном варварском населении, безжалостно его эксплуатируя. Речь идет о другом. Необходимо попытаться подойти к проблеме греко-варварских взаимоотношений непредвзято, не рассматривая их a priori в русле эллинизации. Картина таких взаимоотношений была сложнее и многограннее. Для достижения этой цели нужно пересмотреть, хотя бы и кратко, данные, прежде всего, археологических исследований, которые используются для характеристики контактов разных культур. Это сделать крайне сложно. Причина, как известно, заключается в том, что интерпретация археологических источников является делом в высшей степени деликатным, поскольку она всегда многовариантна. Один и тот же комплекс археологических данных при использовании их в исторических реконструкциях может привести разных исследователей едва ли не к прямо противоположным выводам. Еще более реальной является опасность подгонки данных археологии под какие-либо сведения письменных источников. В связи с этим можно даже услышать призывы о необходимости отказа «от использования древних письменных источников для доказательства исследовательских археологических построений». В соответствии с этой точкой зрения археологи должны работать только с археологическими материалами, тогда как письменные источники должны изучаться специалистами, "работающими вне археологии«.[14] Видимо это нужно для «чистоты эксперимента». Однако вряд ли можно согласиться с точкой зрения, в соответствии с которой историкам отказывают в знакомстве с данными археологии, а археологов «не подпускают» к письменной традиции. Хорошо известно, что в течение многих десятилетий в науке активно обсуждалась острая проблема именно оторванности историков от археологии, а археологов от нарративных данных.[15] Работа историков и археологов в отрыве друг от друга не только обеднит историческую картину данного региона, но и приведет к созданию малообоснованных гипотез. Поэтому вполне можно согласиться в этой связи с одним из специалистов, который написал: "При всей их скудости и противоречивости только сведения нарративных источников могут придать нашим археологическим реконструкциям более или менее определенную этническую окраску, а значит, и некую историческую конкретность. Не будь последних, этногеография Юга Восточной Европы, реконструируемая исключительно средствами археологии, выглядела бы совсем иной, во всяком случае, намного беднее, чем ее видели современники-греки".[16]

Может быть первым и важнейшим шагом в продвижении вперед при решении проблемы греко-варварских взаимоотношений следует назвать критический подход к источникам, археологическим и письменным, неприятие на веру всех устоявшихся теорий и гипотез. Большое значение в этом отношении имеет отказ от упрощенного подхода при интерпретации источников. Приведем простой пример. Находка в хинтерланде нескольких десятков греческих черепков совершенно не обязательно является свидетельством торговых связей, установленных эллинскими переселенцами с аборигенами. Уже только такая констатация заставляет исследователя искать другие возможные варианты объяснения такого "импорта".[17] Тем более не дает возможности согласиться с теориями, построенными на основе этой гипотезы (например, о торговой направленности греческой колонизации).

При решении проблем греко-варварских контактов важное значение имеет сравнение ситуаций в разных частях Средиземноморья и Причерноморья. Новые данные или гипотезы, полученные в одном регионе, могут помочь по-новому взглянуть или даже иначе понять характерные черты этого процесса в другом. В этом отношении наиболее близким и сравнимым с Северным Причерноморьем регионом является Западное Средиземноморье, и специально юг Франции. При всех своих различиях, эти два крайних предела известного мира были освоены греками довольно поздно. Они отличаются определенной схожестью ландшафтов и богатством земель, крупными реками, соединяющими хинтерланд с морским побережьем, и огромным количеством местных племен, окружавших греческие колонии.[18] Неслучайно, специалисты, работающие в северном Понте и на морском побережье Галлии, сталкиваются с одними и теми же проблемами при анализе взаимоотношений варваров и греков.

Вопрос, который является важнейшим при рассмотрении проблем греко-варварских взаимоотношений, — это причины и движущие силы колонизации.[19] Многие исследователи говорили и продолжают говорить о выводе колоний в северный Понт как об акте метрополии, преследующем цели получения местных товаров и сырья.[20] Если согласиться с тем, что она имела торговую направленность (и тем более сырьевую), то мы должны будем признать, что греки прибыли в Северное Причерноморье, имея в виду как можно быстрее установить связи с местными племенами для налаживания механизма торговли с ними. Это предполагает, что на первом этапе эллинские купцы должны были получить надежную информацию о тех потенциальных богатствах местных территорий, которые впоследствии должны были приносить им доход. Соответственно, первыми греческими поселениями были торговые фактории или эмпории. Любой греческий импорт в хинтерланде, даже если речь идет о нескольких черепках, должен рассматриваться как свидетельство торговых контактов с аборигенами. Безусловно, керамика не была единственной статьей греческого экспорта. Помимо нее вглубь континента привозили, как обычно считается, вино, оливковое масло, ткани, в том числе одежду, бронзовую посуду, ювелирные украшения и др. В ответ варвары поставляли рабов, шкуры, зерно, меха, мед и т.д.[21] Таким образом, начавшись практически с основания колоний, греко-варварская торговля с течением времени расширялась и углублялась, став основой для эллинизации местного населения.

Этот подход, зародившийся более столетия назад, воплотился в известную теорию о трех этапах колонизации Северного Причерноморья с обязательным эмпориальным периодом.[22] Несмотря на многочисленные коррективы, внесенные в картину освоения греками северного побережья Понта[23] , нужно признать, что идея важности и даже приоритета торговых связей в греко-варварских контактах, в том числе и на начальном этапе колонизации, вполне популярна среди исследователей.[24] Популярность эта объясняется, прежде всего, устоявшейся за многие десятилетия позицией: если греки переселялись на северные берега Понта, следовательно, они преследовали определенные цели. Естественно, что для колонизационного процесса такие цели могли быть связаны с поисками материальных благ для метрополии, которая для этого, что само собой разумеется, и высылает колонию. При этом важное значение для обоснования такой точки зрения имеет кажущаяся легкость ее доказательства: греческий импорт, находимый в хинтерланде, служит археологическим аргументом, а использование слова «эмпорий» древними авторами применительно к той или иной северопонтийской колонии подтверждает существование торговых факторий. Так ли это?

Наиболее ранней апойкией в Северном Причерноморье, как известно, является Березанское поселение, которое было основано в 647/6 г. до н.э.[25] Несмотря на то, что эта дата довольно часто подвергается сомнению на том основании, что она не подтверждается археологическими материалами, у нас нет серьезных причин сомневаться в ее корректности.[26] Отсюда следует, что все наиболее ранние греческие вещи, находимые в хинтерланде, могли попасть туда тем или иным путем только из Березани.[27] Речь, прежде всего, идет о хорошо известных находках из Немировского, Трахтемировского, Бельского городищ и поселения около Жаботина.

На Немировском городище, находящемся в лесостепном Побужье, найдены фрагменты расписной керамики и амфорной тары, которые количественно превосходят обломки греческой керамики, обнаруженные на синхронных скифских городищах. В соответствии с датировками М.Ю. Вахтиной, основная масса этой посуды относится к последней четверти VII — началу VI вв. до н.э.[28] Исследовательница пишет о том, что коллекция греческой керамики из Немировского городища "оставляет впечатление какого-то раннего и сравнительно кратковременного импорта довольно большого для данного региона количества восточногреческой художественной керамики вглубь варварской территории".[29] По мнению Я.В. Доманского, Немировское городище выполняло функции посредника в распространении греческого импорта в варварской среде.[30]

В результате многолетних исследований Бельского городища было найдено более 10000 фрагментов античной керамики, большинство которой, по словам исследователя этого памятника, представляют собой стенки сосудов, не поддающиеся определению.[31] Часть сосудов представляет собой расписную ионийскую керамику, которую Б.Н. Шрамко датирует от второй четверти VII в. до н.э. и позднее.[32] При этом странным является то, что до сих пор все эти находки не исследованы и практически не опубликованы. Читатель поэтому вынужден принимать на веру датировки Б.Н. Шрамко, которые далеко не всегда очевидны.[33]

Большинство, если не все, исследователи практически не сомневаются в том, что вся эта керамика попала в районы, удаленные от берега моря, в результате торговых операций греческих купцов с аборигенным населением. При этом совершенно отчетливо прослеживается следующая, в общем-то простая мысль: поскольку на раннем этапе колонизации импорт был скромным, то и греко-варварские торговые связи были нерегулярными, находились в стадии становления. В свое время, например, И.Б. Брашинский на основе очень небольшого количества фрагментов аттических расписных ваз, найденных в древнейших слоях причерноморских городов пришел к ряду весьма ответственных выводов о торговых связях Афин с Понтом. В частности, логика его рассуждений очень проста: чем меньше найдено фрагментов керамики, тем менее интенсивными были торговые связи. Поэтому малочисленность аттических ваз в первой половине VI в. до н.э. ведет И.Б. Брашинского к заключению о спорадичности и случайности торговых сношений между двумя регионами в это время.[34]

Еще более показательными в этой связи являются одна работа, о которой мы погово-рим несколько подробнее. О ней можно даже сказать, что она олицетворяет собой определенную тенденцию в современной историографии по проблеме греческой колонизации и греко-варварских взаимоотношений в Северном Причерноморье.

Эта работа — статья А.С. Русяевой.[35] Она посвящена причинам первоначального проникновения эллинов в лесостепные районы Украины, удаленные на сотни километров от морского побережья, возможности непосредственного пребывания греков в этих местах. Автор опирается в своих выводах, прежде всего, на находки греческой керамики. Причем особое место в рассуждениях А.С. Русяевой занимает керамика из Березани и Лесостепи, которую она датирует второй четвертью VII в. до н.э. Столь ранняя дата дает ей основание говорить о доколонизационных плаваниях греков в Северное Причерноморье и об их проникновении вглубь территории. Принимая во внимание то обстоятельство, что количество этой посуды невелико, она делает вывод о том, что речь о торговом обмене между эллинами и варварами идти не может. Эти «спорадические визиты (или визит?)» могли носить только разведочный характер. Довольно любопытным и несколько неожиданным выглядит вывод автора о причинах проникновения греков в Лесостепь еще до основания первых апойкий, заключающийся в поисках в этих местах драгоценных металлов. Другая причина традиционна (если не сказать — банальна) — торговля: «Таким образом, три главные причины: разведочные плавания в доколонизационный период в поисках драгоценных металлов; рациональное целенаправленное изучение лесостепной зоны, как с целью ее возможной колонизации, так и установления торгового обмена с ее обитателями, проведение торговых операций с земледельческо-скотоводческими племенами во время расширенной колонизации Северного Причерноморья и значительным увеличением в этом регионе греческого населения — тесно взаимосвязаны между собой» (стр. 93). Не менее традиционен и общий вывод А.С. Русяевой: «С увеличением греческих изделий в Лесостепи началась постепенная эллинизация быта его населения. Греческая посуда, в том числе расписная, бронзовая с рельефными украшениями и более дорогая из золота и серебра, поскольку ее количество и ассортимент со временем возрастали, нравилась многим туземцам, способствовала в их среде развитию эстетических взглядов. Они ценили эти сосуды, используя их не только в быту, но и в культовых, а также погребальных обрядах...» (стр. 94) Появление в быту туземцев греческих вещей имело «важное значение в развитии общей культуры местного населения, вырабатывали в его мировоззрении стремление к улучшению образа жизни, позволяли глубже познакомиться с более цивилизованным миром, вследствие чего возникала тяга ближе соседствовать с античными городами» (стр. 95).

Более всего в гипотезе А.С.Русяевой обращает на себя внимание способ интерпретации археологического материала. Он весьма прост: если найдено несколько черепков греческой посуды в хинтерланде, то мы вправе говорить о непосредственном посещении эллинами этих мест. Этого умозаключения вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод уже на более высоком уровне обобщения: греки прибыли в Лесостепь с разведочными целями, чтобы обнаружить месторождения золота и изучить территорию с целью ее колонизации и установления торгового обмена с туземцами. Венчают же эту логическую цепь умозаключения о воспитанном греками у туземцев «стремлении к улучшению образа жизни» и «тяге ближе соседствовать». Этим рассуждениям не мешает ни признаваемая автором скудость керамики (стр. 86), ни «неразработанность абсолютной хронологии расписной керамики» (с. 88), которая ведет к неправильным датировкам А.С. Русяевой, ни возможная единичность визита эллинов (с. 87), что само по себе отменяет все эти выводы, ни какие-либо другие препятствия. Главная задача состоит в том, что постараться нарисовать максимально грандиозную картину освоения греками широких пространств, весьма удаленных от их родины. Исследовательница, увлеченная масштабными выводами, не задумывается над самыми простыми вопросами, которые вполне могут опровергнуть все ее абстрактные рассуждения. Например: каким образом греческие «разведчики» могли проникнуть в места, отстоящие от морского побережья на многие сотни километров? Ведь в доколонизационный период здесь еще не было греческих апойкий, которые могли бы послужить своего рода базой для отправки вглубь неизведанной территории. Следовательно, эллины должны были высадиться с кораблей в каком-то месте на побережье и отправиться на север. На чем? По реке на лодках? Однако сделать это крайне трудно, поскольку надо плыть против течения.[36] На лошадях или пешком? В любом случае необходимо миновать земли, принадлежащие разным племенам. Как это было возможно без знания языков? Кроме того, в отсутствие централизованной власти нужно было либо иметь большую охрану[37] , либо договориться о свободном проходе через эти земли. Брать с собой в такую смертельно опасную экспедицию в качестве платы за проход «парадную, а нередко высокохудожественную расписную посуду» (стр. 88) было бы весьма нелепо. К тому же наше убеждение в том, что туземцы должны были быть счастливы получить такую керамику, может не совпадать с мнением самих туземцев. Этнографические параллели торговых экспедиций в Африке показывают, что стоимость такого прохода в течение всего лишь нескольких дней составляет 20–25% от общей стоимости всего перевозимого груза.[38] В таком случае у греческих разведчиков через пару недель должны были закончиться все «бусы», припасенные для туземцев. Наконец, что могла разведать крошечная группа людей на территории, измеряемой многими десятками тысяч квадратных километров?

Если же перейти к более принципиальным вопросам, то мы должны себя спросить: вправе ли мы утверждать, что метрополия (Милет или какая-либо другая) строила стратегические планы по освоению весьма удаленных не только от нее самой, но и от морского побережья территорий? Мы уже не говорим о том, что метрополия выводила колонии по внутренним причинам, не была своего рода империей, озабоченной захватами территорий, организацией экспедиций по поискам месторождений драгоценных металлов, сырья и т.п.[39] Для последнего у нас нет никаких оснований, кроме умозрительных спекуляций. К началу освоения северного побережья Понта практически все свободные земли в Средиземноморье, на которых можно было основывать апойкии, были заняты.[40] Если та или иная метрополия пыталась основать свою апойкию в местах, куда уже были выведены колонии или где проживали местные племена, то это часто приводило к затяжным военным конфликтам. Достаточно будет вспомнить первое основание Абдер под предводительством клазоменца Тимесия (Hdt. 1.168) в середине VII в. до н.э. (около 654 г.), которое оказалось неудачным из-за агрессивности соседних фракийских племен.[41] Второе основание Абдер теосцами также не было легким: переселенцам пришлось в течение нескольких десятилетий воевать с фракийским племенем пеонов (Pind. Pae. 2. 59–70), прежде чем они окончательно обосновались на выбранном месте.[42] Поэтому освоение берегов негостеприимного Черного моря стало неизбежной необходимостью для тех колонистов, которые «опоздали» с переселением в более благоприятные местности. Кстати, основание апойкий в наиболее западной части Средиземного моря (южное побережье Франции и северо-восточное побережье Испании), несмотря, казалось бы, на более благоприятный по сравнению с Северным Причерноморьем климат, также было вынужденной мерой, поскольку этот регион был очень удален от метрополии.[43]

Таким образом, мы должны признать, что до сих пор у нас нет оснований в виде тех или иных археологических материалов, которые бы твердо свидетельствовали в пользу активного интереса к северному побережью Понта, который проявляли бы греки до времени выведения сюда первых апойкий. В любом случае, следует считать малообоснованными попытки интерпретировать в целом немногочисленные находки греческих вещей в хинтерланде в русле продуманной и целенаправленной политики греческих полисов, стремящихся к планомерному освоению, если не захвату, удаленных регионов ойкумены с целью эксплуатации их ресурсов, для налаживания торговых связей. Нельзя не согласиться со словами о том, что греческие торговые интересы вне самого греческого мира должны восприниматься с большой долей скептицизма.[44] Упрощенный подход к процессу освоения новых земель эллинами без попытки понять всю сложность и многогранность этого явления ведет к возникновению легковесных, но понятных и удобных предположений. Несколько таких предположений, выведенных одно из другого, создают иллюзию гипотезы, которая очень быстро становится «доказанной» теорией.

Выведение апойкий в Северное Причерноморье было составной частью греческой колонизации. Причинами этого универсального для Средиземноморья и Причерноморья явления были процессы, происходившие в метрополии, но отнюдь не на осваиваемых территориях.[45] Не будем забывать: то, что мы называем греческой колонизацией, было, в действительности, вынужденной эмиграцией, а не колонизацией в первоначальном значении этого слова, т.е. целенаправленным и планомерным освоением каких-либо территорий в интересах метрополии. До начала основания апойкий на берегах Черного моря греки имели какие-то, довольно смутные сведения о здешних землях.[46] Новый этап начался с выведением колоний в Пропонтиду, а затем на южный, западный и северный берега Понта. Следует подчеркнуть в этой связи хорошо известный факт: первые апойкии, в том числе и Березанское поселение, были основаны на островах или полуостровах. Этот факт свидетельствует, прежде всего, об опасениях переселенцев, плохо знающих или не знающих вообще демографическую и политическую ситуацию в данном регионе. Знания об осваиваемых территориях накапливались постепенно, по мере продвижения вдоль побережья. После появления поселения на Березани греки начали ближе знакомиться с окружающими землями. Однако потребовалось несколько десятилетий для того, чтобы здесь были основаны новые апойкии. В конце VII — начале VI вв. до н.э. на северном побережье Азовского моря появилось Таганрогское поселение.[47] Спустя примерно четверть века на Боспор Киммерийской были выведены несколько колоний (Пантикапей, Феодосия, Нимфей, Мирмекий, Кепы, Гермонасса и др.). Аналогичная ситуация зафиксирована, как хорошо известно, в Западном Средиземноморье, где спустя некоторое время после основания самой ранней апойкии Питекуссы, находящейся на острове, появились и другие выселки.

Если мы отрицаем доколонизационную торговлю греков с варварскими племенами Северного Причерноморья и торговую или сырьевую направленность греческой колонизации, то теперь мы должны ответить на вопрос, который представляется весьма непростым: были ли в Северном Причерноморье греческие эмпории? При этом под термином «эмпорий» мы, в соответствии с дефиницией М. Хансена, подразумеваем общину, которая является эмпорием в противовес общине, которая имеет эмпорий.[48] Заметим попутно, что трудно не согласиться с датским исследователем в его наблюдении о различии в использовании интересующего нас термина специалистами: если историки, которые пишут о международной торговле, понимают его как институт полиса, то историки, которые исследуют греческую колонизацию, говорят об эмпории как о поселении, схожем с полисом (стр. 86). В настоящее время многие специалисты негативно относятся к теории развитию полисов из эмпориев в том виде, в каком она существовала в течение долгого времени.[49] Однако мало кто отрицает саму возможность существования специально основанных торговых поселений. Эта точка зрения находит твердую почву в источниках, правда, относящихся к эллинистическому и римскому времени. Что касается же эпохи архаики, то в отношении северного Понта данные письменной традиции, которая бы говорила об эмпориях в этом регионе, отсутствуют. В определенной степени исключением составляет Геродот, который, не являясь автором архаического времени, дает нам интересные и в тоже время запутанные сведения об эмпориях.

Пожалуй, наиболее сложным и дискуссионным является следующий известный пассаж «отца истории» (4.108): «Будины — племя большое и многочисленное; все они очень светлоглазые и рыжие. В их области выстроен деревянный город; название этого города — Гелон. Длина стены с каждой стороны — 30 стадиев; она высокая и целиком из дерева; и дома у них деревянные, и храмы. [2] Там есть святилища эллинских богов, украшенные по-эллински деревянными статуями, алтарями и храмами. И каждые три года они устраивают празднества в честь Диониса и впадают в вакхическое исступление. Ведь гелоны в древно-сти были эллинами, которые покинули (exanastantes) торговые гавани и поселились у буди-нов. И говорят они на языке отчасти скифском, отчасти эллинском» (Пер. И.А. Шишовой с изменениями автора). Это сообщение исследователи нередко используют для доказательства наличия греческих эмпориев далеко в хинтерланде, которые были основаны для торговых операций в скифских землях. Так ли однозначно выглядит этот пассаж Геродота?

Прежде всего, обратим внимание на фразу о том, что гелоны в древности были эллинами из торговых гаваней (emporion). Первая сложность здесь состоит в понимании значения слова эмпорий. Очевидно, что речь идет о греческих поселениях, расположенных на берегу моря, Понта. Однако остается не совсем понятным, что подразумевал Геродот под этим словом — какие-то приморские апойкии или специально торговые поселения? Если основываться на выводах М. Хансена о том, что большинство греческих поселений, описанных в источниках классического времени в качестве эмпориев, были в действительности полисами, имевшими эмпорий, то можно полагать, что речь в нашем пассаже идет о причерноморских апойкиях, полисах.[50] Следующая проблема состоит в понимании термина exanistemi, употребленного Геродотом: добровольно греки покинули свои приморские города или были изгнаны оттуда?[51] Если они были изгнаны, то почему отправились в неизведанные земли, где их судьба не была бы легкой, а не, например, в другие греческие города? Если же принять первое объяснение, то не исключено, что эллины действительно были купцами, которые отправились в хинтерланд с торговыми целями.[52]

Однако на этом трудности понимания текста Геродота не заканчиваются. В соответствии с его сообщением, гелоны жили в городе, в котором находились эллинские святилища со статуями, алтарями и храмами. Все было сооружено из дерева. Должны ли мы дословно понимать смысл выражения «Там есть святилища эллинских богов, украшенные по-эллински деревянными статуями, алтарями и храмами», или делать поправку на определенную смутность, которая присутствует в сообщениях Геродота об этих далеких землях? В первом варианте мы должны себе представить настоящие греческие храмы с алтарями и статуями богов, хотя и сделанные из дерева, но с соблюдением норм эллинский культовой архитектуры. В таком случае мы столкнулись бы с ситуацией совершенно уникальной для всей ойкумены — греческие деревянные храмы вглубине варварской территории, где отправляются дионийские культы. Второй вариант не исключает того, что неопределенность и запутанность сведений греков об этом удаленном от морского побережья регионе, стала причиной появления сказания о загадочном граде Гелоне. Например, А.П. Медведев считает возможным видеть в рассказе о Гелоне плод "наивной греческой этимологии по принципу созвучия этнонимов Hellenes и Gelonoi, на что уже давно обращалось внимание".[53]

В течение многих десятилетий специалисты пытаются привязать Гелон Геродота к тому или иному археологическому памятнику. В соответствии с наиболее распространенной точкой зрения за Гелон принимают Бельское городище.[54] Основание для этого служит совпадение длины валов, окружающих городище (25995 м), с сообщением Геродота о том, что городская стена Гелона с каждой стороны равнялась 30 стадиям (25200 м при 210 м в стадии).[55] При раскопках Бельского городища было найдено довольно значительное количество греческой керамики, по преимуществу амфор (около 10000 фрагментов, "в большинстве это обломки стенок, не поддающиеся точному определению").[56] Несмотря на то, что за все время раскопок вскрыты уже более 5000 м2, каких-либо других находок, более или менее определенно свидетельствующих о Бельском городище как Гелоне, не найдено. Таким образом, можно говорить, что идентификация Бельского городища с Гелоном Геродота является скорее предположением, чем доказанным фактом. К тому же А.П. Медведев недавно попытался подорвать и главный аргумент такой идентификации — совпадение длины валов городища и стен Гелона. По его мнению, Геродот почти всегда давал неточные цифры длин стен даже тех городов, где он бывал (например, Вавилона). На этом основании исследователь полагает, что Бельское городище не является Гелоном. Дополнительным аргументом к этому ему служит тот факт, что Бельское городище располагается в днепровском Левобережье, тогда как Гелон находился, по его мнению, в Левобережье Танаиса—Дона. Общий вывод А.П. Медведева состоит в том, что между Бельским городищем и Гелоном Геродота больше различий, чем сходства.[57]

Даже этот быстрый взгляд на проблему Гелона дает достаточно оснований для того, чтобы сомневаться в возможности считать его греческим эмпорием вглубине скифских земель. В любом случае, данные относительно пребывания эллинов в хинтерланде или греческого импорта в варварских землях в архаическую эпоху настолько скудны, что практически все выводы, которые делаются на их основе, являются предположительными и носят умозрительный характер. Сходная ситуация наблюдается и в других регионах греческого колониального мира, например, в Западном Средиземноморье. Основная масса исследователей, работающих здесь, некоторое время назад исходила из того, что основным двигателем освоения новых земель и контактов с туземным населением была торговля.[58] Все импортные предметы, находимые вне эллинских поселений рассматривались исключительно через призму торговой экспансии греков. На этой основе рисовались широкие полотна освоения греками огромных пространств европейского континента. Однако более критический подход, который начинает преобладать в литературе сейчас, обнаруживает факты, которые противоречат устоявшимся представлениям. Так, оказывается, что импорт в хинтерланде не так обилен и практически растворяется среди местных изделий[59], в своей основной массе он сосредоточен вокруг греческих поселений.[60] Другими словами, обменные операции эллинов и аборигенов носили ограниченный характер и были сосредоточены в непосредственной близости от апойкий. В удаленные же места поступали в основном дорогостоящие предметы, носившие престижный, статусный характер, имевшие отношение к местным элитам.[61] При этом у нас нет уверенности в том, что они попадали по назначению обязательно через посредство греческих купцов, путешествовавших вглубь страны: контакты, в том числе торговые, обычно осуществлялись на границе двух или более человеческих групп, т.е. опять же в непосредственной близости от греческих апойкий.[62] Кроме того, чужеземные вещи могли попадать в хинтерланд не только посредством обмена (прежде всего межплеменного), но также в результате дипломатических даров, откупа, выкупа, военных трофеев.

Подводя итог сказанному выше, мы можем констатировать, что освоение северочерноморского побережья греческим переселенцами было связано с внутренними причинами в их метрополии и не имело отношения к торговой экспансии ионийских полисов. Торговые и прочие контакты с аборигенным населением в этом регионе стали налаживаться после опре-деленного укрепления позиций колонистов, которые происходили в месте соприкосновения культурных ареалов. Именно здесь могли происходить определенные взаимовлияния. При этом греческие апойкии не осуществляли специально какую-либо торговую экспансию, по-скольку все торговые и прочие предприятия, касающиеся туземного населения, осуществля-лись на свой страх и риск частными торговцами. Не следует забывать и о том, что помимо мирных взаимоотношений двух миров периодически возникали и военные конфликты, кото-рые также относятся к категории контактов между греками и варварами.

В заключении кратко остановимся на конкретном примере одного из самых крупных полисов Северного Причерноморья — Фанагории. Город был основан в середине VI в. до н.э. переселенцами из ионийского города Теоса, которые сначала вывели апойкию в Абдеру (Фракия), а спустя некоторое время, по всей видимости, часть из них переселилась в Фанагорию.[63] К этому времени на северо-восточном побережье Черного моря уже было основано несколько греческих колоний (Таганрогское поселение, Пантикапей, Кепы, Гермонасса, Мирмекий и некоторые другие).[64] Причиной переселения теосцев в Фанагорию стала реальная угроза захвата их города персидскими войсками (Arr. Bith. fr. 55. Ed. Roos; Strabo. 14.1.30). Наиболее ранние сведения о Фанагории относятся к VI в. до н.э. Гекатей Милетский [65] (в передаче Стефана Византийского, s.v. Fanagovreia) сообщает о том, что город находился на острове и получил свое название от имени некоего Фанагора (FGrHist 1 F 212).

Основание апойкии на Таманском полуострове было весьма выгодно с экономической точки зрения, поскольку эти земли известны своим плодородием: именно эта часть Боспорского государства давала основную массу товарного хлеба для продажи его греческим государствам Средиземноморья (и, в частности, Афинам) в IV в. до н.э.[66] На Тамани в изобилии имеется пресная вода, в морях и в реке Кубани водится большое количество рыбы, в том числе ценных пород. Животный мир также богат. Таким образом, азиатский Боспор был весьма выгодным местом для жизни новых переселенцев.

В древности, в период его освоения греками, полуостров состоял из нескольких островов. Такое расположение на островах было очень выгодно в виду возможной внешней угрозы, как со стороны местных племен, так и со стороны других греческих переселенцев. Стремление поселиться на укрепленных естественным образом местах (полуостровах и островах) было общим правилом в эпоху греческой колонизации.[67] Многие исследователи полагают, что в период освоения берегов Керченского пролива они были свободны от местного населения, и поэтому переселенцы могли без опасений селиться на них.[68] Эта точка зрения основана главным образом на том факте, что в боспорских апойкиях до сих пор не обнаружены оборонительные сооружения первоначального периода их существования.[69] Это весьма ненадежное основание для такого вывода, поскольку культурные слои наиболее раннего времени, как правило, имеют очень плохую сохранность. Поэтому городские стены, которые в это время часто строились из сырцовых кирпичей, могли не сохраниться по причине многочисленных перепланировочных работ. В любом случае первопоселенцы должны были уделять особое внимание вопросам обороны своего поселения в условиях в той или иной степени враждебного окружения, даже если местные племена и не находились в непосредственной близости от вновь основанной апойкии.[70] До сего дня оборонительные сооружения Фанагории еще не были обнаружены, однако специальные поиски их и не предпринимались. Более того, следует обратить внимание на следующее обстоятельство: первоначальное поселение теосцев, приплывших на Таманский полуостров, находилось на укрепленном природой холме, а не на ровной площадке, например, на берегу моря. Очевидно, что переселенцы не просто опасались нападений потенциальных врагов, но и знали о такой возможности. В такой ситуации древнее ядро апойкии, расположенное на холме, должно было быть укреплено сырцовыми стенами.

Древние авторы сообщают нам, что Фанагория находилась на территории местного племени синдов (Ps.—Scyl. 72). Но какие-либо археологические следы синдов или иных местных племен в окрестностях города до сих пор не зафиксированы. Соответственно, у нас отсутствуют прямые данные о характере отношений между вновь прибывшими переселенцами и аборигенами на первоначальном этапе освоения греками этих земель. Принимая во внимание тот факт, что ко времени выведения Фанагории на Таманском полуострове уже было основано несколько городов и существовало некоторое количество сельских поселений, можно полагать, что местные племена, могли в какой-то мере смириться с существованием по соседству пришельцев.

Общую и наиболее развернутую характеристику Фанагории дает в своем широко известном пассаже географ Страбон. Помимо прочего он пишет: «... Главным городом европейских боспоранов является Пантикапей, а азиатских — Фанагорий... Фанагория, по-видимому, является перевалочным пунктом для товаров, доставляемых из Меотиды и вышележащей варварской страны, а Пантикапей — для товаров, привозимых туда с моря» (Strabo. 11.2.10. Пер. Г.А. Стратановского). Из этого сообщения следует, что Фанагория была важнейшим городом азиатского Боспора. Она занимала весьма выгодное географическое положение: находясь практически в центре Таманского полуострова, среди плодородных земель, город имел удобное сообщение, как с греческим миром, так и с миром местных племен. Однако уверенно говорить о важности Фанагории как перевалочного пункта в торговле с синдами, меотами и другими древнекубанскими племенами, жившими вокруг Фанагории, мы можем только для более позднего времени.[71] Что же касается периода освоения греками описываемых территорий ситуация выглядит гораздо более сложной из-за отсутствия достаточной документации.

Греческие импортные изделия времени основания апойкий на Таманском полуострове и за его пределами крайне редки. В течение долгого времени исследователи использовали находку ионийской ойнохои в скифском (?) погребении на берегу Цукурского лимана в качестве доказательства контактов эллинских переселенцев с местными племенами.[72] Помимо этого в последние годы в Закубанье найдено еще небольшое количество греческой столовой посуды.[73] Однако эти находки не дают твердых оснований для вывода о характере этих контактов, тем более что специалисты совершенно не уверены вообще в присутствии скифов в описываемом регионе в период греческой колонизации.[74] Как бы то ни было, на данный момент у нас отсутствуют какие-либо данные о том, что эллины на начальном этапе освоения Таманского полуострова преследовали цели организации торгово-обменных операций с окружающим их автохтонным населением. Тем не менее, является очевидным, что они не могли не вступать в те или иные отношения (мирные или враждебные) с аборигенами. Не исключено, что периодически встречающиеся при раскопках архаических слоев следы сильных пожаров могли быть следствием нападений на пришельцев. К сожалению, археология не дает однозначных критериев для определения присутствия представителей того или населения по материальным следам, которые они оставили.[75]

Систематические раскопки Фанагории показывают, что город в греческий период своей истории имел типичный эллинский облик. Этот вывод в полной мере относится и к архаическому периоду жизни Фанагории. Прежде всего, речь идет об архитектуре. Общественные здания архаического времени являются большой редкостью. Тем не менее, совсем недавно в Фанагории был открыт каменный фундамент какого-то большого сооружения второй половины VI в. до н.э., длина которого превышает 10 м (раскопки не закончены). Стены этого здания были построены из сырцовых кирпичей, строительного материала, широко использовавшегося в поселениях Северного Причерноморья на протяжении всего периода греческой истории. Еще одно здание, также построенное из сырцовых кирпичей на каменном фундаменте, общей площадью более 75 кв.м. имело общественный характер. Жилые дома представляли собой постройки из сырцового кирпича, как правило, небольших размеров, что было правилом для всего Средиземноморья рассматриваемого времени. Некоторые из жилых построек имели заглубленный в землю полуподвал, который служил помещением для хранения припасов и для работы.[76] Все эти фанагорийские дома датируются второй половиной VI в. до н.э., некоторые из них относятся к времени основания города.[77] Все находки, сделанные в слое архаического времени, носят греческий характер. Какие-либо явные археологические следы присутствия представителей местного населения в Фанагории до настоящего времени не зафиксированы. К таким следам обычно относят погребальные обряды (например, скорченные погребения), типы погребальных сооружений (например, скифские курганы на некрополе Нимфея), лепную керамику и другие артефакты, найденные в городских слоях, и др.[78] Эти критерии присутствия представителей местного населения в греческих апойкиях, а также сам факт нахождения эллинских колоний в варварском окружении дают основание говорить о смешанном греко-варварском характере этих апойкий. Напомним, что В.Ф. Гайдукевич писал в свой фундаментальной работе: Боспорское царство "очень рано приняло характер этнически смешанного греко-варварского государства, в котором с особенной яркостью нашло свое проявление взаимодействие античных греческих и местных элементов, как в социально-экономической, так и в культурной жизни«.[79] Эта точка зрения поддерживается и в современной литературе.[80]

Однако наличие тех или иных археологических аргументов присутствия представителей местных племен в эллинских колониях еще ничего не говорит об их статусе и месте в полисе.[81] Другими словами, присутствие варварского населения в эллинском городе не является основанием для характеристики его в качестве греко-варварского. Достаточно привести пример с Афинами, в которых жило большое количество чужеземцев, в том числе варваров, и которые остаются классическим примером греческого полиса.[82] Полис являлся замкнутой общиной, закрытой для чужеземцев, в том числе для греков из других полисов. Центральным аспектом полиса было осознание его гражданами своей привилегированности (политической, юридической, социально-экономической) по сравнению с другими его жителями.[83] Попасть извне в состав этой общины, стать ее членом можно было, лишь оказав экстраординарные услуги полису. Таким образом, трудно предположить, что какой-либо северопричерноморский полис вводил в состав своих граждан представителей местных племен, рискуя разрушить саму структуру этого политического организма. Анализ ситуации в греческих колониях Великой Греции, которые также находились в окружении автохтонных племен, показывает, что получение прав гражданства негреками в них было практически невозможно.[84] Аборигены могли быть в полисе только маргиналами, например, используемыми в качестве рабочей силы на хоре, или просто рабами. Подчинение же колоний военным путем какими-либо племенами имело целью, прежде всего, взимание дани, но никак не проникновение в структуру полиса, поскольку это было лишено для них всякого резона.

В связи с этим представляется, что давно назрел вопрос о переосмыслении устоявшегося мнения о полисах Киммерийского Боспора (и позднее о Боспорском государстве) как государствах греко-варварских.

Таким образом, на современном этапе исследования ранней Фанагории, которая в более поздние времена играла существенную роль в греческой торговле с местными племенами Кубани (Страбон), мы можем констатировать отсутствие каких-либо серьезных оснований для утверждения о большой роли этого полиса во взаимоотношениях (прежде всего торговых) с автохтонным населением. Близкий вывод сделан для другого крупного северочерноморского полиса, Ольвии, для которого фиксируется отсутствие решающего значения экономических связей с варварским окружением.[85]

[1] General Introduction // Greeks and Barbarians. Ed. by Th.Harrison. Edinburgh, 2002. P. 2 ff.

[2] Неслучайно какой-либо античный импорт в горном Крыму практически отсутствует: Рогов Е.Я. Херсонес и варвары юго-западного Крыма в IV в. до н.э. //Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002. С. 140.

[3] Möller A. Naukratis. Trade in Archaic Greece. Oxford, 2000; Sullivan R.D. Psammetichus I and the Foundation of Naucratis // Ancient Naucratis. Vol. II. The Survey at Naucratis and Environs. Part I. The Survey of Naucratis. Oxford, 1996. P. 177-195.

[4] Nippel W. The Construction of the «Other» // Greeks and Barbarians. Ed. by Th.Harrison. Edinburgh, 2002. P. 280.

[5] См.: Whitehouse R.D., Wilkins J.B. Greeks and Natives in South-East Italy: Approaches to the Archaeological Evidence // Comparative Studies in Archaeology. Ed. by T.C. Champion. London, 1989. P. 102; Марченко К.К. Основные аспекты и результаты изучения греко-варварских контактов и взаимодействий в Северном Причерноморье скифской эпохи // Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху. Спб, 2005. С. 14.

[6] Андреев Ю.В. Греки и варвары в Северном Причерноморье (Основные методо­­логические и теоретические аспекты проблемы межэтнических контактов) // ВДИ. 1. 1996. С. 10.

[7] Копейкина Л.В. Элементы местного характера в культуре Березанского поселения архаического периода // Демографическая ситуация в Причерноморье в период Великой греческой колонизации. Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья. Тбилиси, 1981. С. 107.

[8] Марченко К.К. Варвары в составе населения Березани и Ольвии. Л., 1988. С. 114 и сл.

[9] Андреев. Греки и варвары. С. 10-11. Ср.: Русяева А.С. Проникновение эллинов на территорию украинской лесостепи в архаическое время (К постановке проблемы) // ВДИ. 4. 1999. С. 94.

[10] Dietler M. The Iron Age in Mediterranean France: Colonial Encounters, Entang­le­ments, and Transformations // Journal of World Prehistory. Vol. 111, No. 3, 1997. P. 296; idem. Consumption, Cultural Frontiers, and Identity: Anthropological Approaches to Greek Colonial Encounters // Confini e frontiera nella grecità d’occidente. Atti del tren­tasettesimo convegno di studi sulla Magna Grecia. Taranto, 1999. P. 477.

[11] Morel J.—P. Greek Colonization in Italy and in the West (Problems of Evidence and In­ter­pretation) // Cross­roads of the Mediterranean / Ed. T. Hackens, N.D. Holloway, R.R. Hol­loway. Louvain—La-Neuve — Pro­vi­dence, 1983.

[12] Boardman J. The Diffusion of Classical Art in Antiquity. L., 1994. P. 217 f.

[13] Avram A. Modes de contacts entre Grecs et Gètes à Histria à`l’époque archaïque // Sur les traces des Argonautes. Actes du 6^e symposium de Vani. Ed. par O. Lordkipanidzé et P. Lévêque. Besançon, 1996. P. 241-242.

[14] Яблонский Л.Т. Скифы, сарматы и другие в контексте достижений отечественной археологии XX века // РА. 1. 2001. С. 62.

[15] Snodgrass A.M. Archaeology and the Study of the Greek City // City and Country in the Ancient World. Ed. J. Rich and A. Wallace—Hadrill. L.—N.Y., 1991. P. 1; Morris I. Archaeology and Archaic Greek History // Archaic Greece: New Approaches and New Evidence. Ed. by N. Fisher and H. van Wees. L., 1998. P. 1–4.

[16] Медведев А.П. О некоторых источниковедческих проблемах этногеографии Подонья в скифское время // Скифы и сарматы в VII–III вв. до н.э.: палеоэкология, антропология и археология. М., 2000. С. 194.

[17] Скрипкин А.С. К критике источников исследований, посвященных реконструкции торговых путей в скифо-сарматское время // ВДИ. 3. 2003. С. 194; Kačarava D., Kvirkvélija G., Lordkipanidzé O. Les contacts entre les Grecs et les populations locales de la mer Noire. Chronologie et typologie // La mer Noire zone de contacts. Actes du VII^e Symposium de Vani. Éd. par O. Lordkipanidzé et P. Lévêque. Paris, 1999. P. 75.

[18] Morel J.-P. L’expansion phocéenne dans ses rapports avec les population locales // Sur les traces des Argonautes. Actes du 6^e symposium de Vani, publiés sous la direction de O. Lordkipanidzé et P. Lévêque. Besançon, 1996. P. 219.

[19] Кошеленко Г.А., Кузнецов В.Д. Греческая колонизация Боспора (в связи с некоторыми общими проблемами колонизации) // Очерки археологии и истории Боспора. М., 1992. С. 7–17.

[20] Шелов—Коведяев Ф.В. История Боспора в VI–IV вв. до н.э. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования 1984 г. М., 1985. С. 54–55; Виноградов Ю.Г.Политическая история Оль­­вийского полиса VII–I вв. до н.э. Историко-эпиграфическое исследование. М., 1989. С. 48–55; он же. Полис в Северном Причерноморье // Античная Греция. Т.1. М., 1983. С. 380–384; он же. Милет и Ольвия. Проблемы взаимоотношений метрополии и колонии на раннем этапе // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Тбилиси, 1979. С. 48;Копейкина Л.В. Особенности развития Березанского поселения в связи с ходом колонизационного процесса // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Тбилиси, 1979. С. 108; Марченко К.К. Модель греческой колонизации Нижнего Побужья // ВДИ. 1980. 1. С. 134, 136.

[21] Брашинский И.Б. Торговля // Античные государства Северного Причерноморья. М., 1984. С. 175;Виноградов Ю.Г. Полис в Северном Причерноморье. С. 383.

[22] Блаватский В.Д. Архаический Боспор // МИА 33. М., 1954. С. 15 и слл.

[23] Лапин В.В. Греческая колонизация Северного Причерноморья. Киев, 1966; Кошеленко. Кузнецов. Греческая колонизация Боспора. С. 6-28; Koshelenko G.A., Kuznetsov V.D. Greek Colonisation of the Bosporos // The Greek Colonisation of the Black Sea. Historical Interpretation of Archaeology. Stuttgart, 1998. P. 249–263.

[24] Виноградов Ю.А., Марченко К.К. Северное Причерноморье в скифскую эпоху. Опыт периодизации истории // СА. 1. 1991. С. 148 и слл.; Русяева А., Одрин А. Торговые и культурные приоритеты Милета в Северном Причерноморье в VI в. до н.э. // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государства. Часть 2. Спб., 2001. С. 47-48; Бандуровский А.В. К вопросу о торгово-обменных связях лесостепных племен Днепро-Донецкого междуречья с античными городами Северного Причерноморья // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государства. Часть 2. Спб., 2001. С. 16; Вахтина М.Ю. Греческая столовая керамика VI в. до н.э. из раскопок Немировского городища в Побужье // Syssitia. Памяти Ю.В.Андреева. Спб, 2000. С. 209.

[25] Виноградов. Политическая история Оль­­вийского полиса. С. 33.

[26] Например: Kryzhytskyy S.D., Krapivina V.V., Nazarov V.V. Olbia — Berezan // Ancient Greek Colonies in the Black Sea. Ed. by D.V. Grammenos and E.K. Petropoulos. Thessaloniki, 2003. Vol. I. P. 467. Вряд ли есть необходимость подробно останавливаться на вопросе о невозможности отрицания данных письменной традиции только на основании того, что археологическое подтверждение еще не обнаружено.

[27] Alexandrescu P. Les importations grecques dans les bassins du Dniepr et du Boug // RA. 1975. P. 65.

[28] Вахтина. Греческая столовая керамика. С. 215; Vachtina M.Ju. Greek Archaic Orientalising Pottery from the Barbarian Sites of the Forest-steppe Zone of the Northern Black Sea Coastal Region // The Black Sea in Antiquity. Regional and Interregional Economic Exchanges. Ed. by V.Gabrielsen and J.Lund. Aarhus, 2007. P. 27.

[29] Вахтина. Греческая столовая керамика. С. 216.

[30] Доманский Я.В. Заметки о характере торговых связей греков с туземным миром Северного Причерноморья // АСГЭ. Вып. 12. Л., 1970. С. 52 и сл.

[31] Шрамко Б.А. Бельское городище скифской эпохи (город Гелон). Киев, 1987. С. 123 и слл.

[32] Там же; см.: Vachtina. Greek Archaic Orientalising Pottery. P. 25.

[33] Так, им даются датировки сосудов, которые не подтверждаются рисунками, приведенными в тексте. Например: Шрамко Б.А. Крепость скифской эпохи у с. Бельск — город Гелон // Скифский мир. Киев, 1975. С. 107 рис. 12,3; с. 115 рис. 13,5,6,8.

[34] Брашинский И.Б. Афины и Северное Причерноморье в VI–II вв. до н.э. М., 1963. С. 22 и сл.

[35] Русяева. Проникновение эллинов на территорию украинской лесостепи. С. 84-97.

[36] Некоторые исследователи справедливо подчеркивают, что подъем на лодках по рекам был практически невозможен из-за сильного течения (Dietler M. Greeks, Etruscans, and Thirsty Barbarians: Early Iron Age Interaction in the Rhône Basin of France // Centre and Periphery. Comparative Studies in Archaeology. Ed. by T.C. Champion. London, 1989. P. 131).

[37] Arafat K., Morgan C. Athens, Etruria and the Heuneburg: mutual misconceptions in the study of Greek—barbarian relations // Classical Greece: ancient histories and modern archaeologies. Ed. by I. Morris. Cambr., 1994. P. 127.

[38] Dietler. Greeks, Etruscans, and Thirsty Barbarians. P. 132.

[39] Greaves A. Milesians in the Black Sea: Trade, Settlement and Religion // The Black Sea in Antiquity. Regional and Interregional Economic Exchanges. Ed. by V.Gabrielsen and J.Lund. Aarhus, 2007. P. 10.

[40] Hodge A.T. Ancient Greek France. L., 1998. P. 8.

[41] Malkin I. Religion and Colonization in Ancient Greece. Leiden, 1987. P. 54–56.

[42] Graham A.J. Abdera and Teos // JHS. 112. 1992. P. 49-51.

[43] Hodge. Ancient Greek France. P. 8 ff.

[44] Arafat, Morgan. Athens, Etruria and the Heuneburg. P. 131.

[45] Любопытна в этом отношении точка зрения А.Гривза, в соответствии с которой основание Милетом своих апойкий стало следствием стенохории и перенаселения, но при этом колонисты переселялись в колонии, изначально выбранные как потенциальные торговые станции (ports of trade) (Greaves.Milesians in the Black Sea. P. 17, 19). Это своего рода эклектическая попытка предложить новое решение в рамках старых гипотез, с которой вряд ли можно согласиться.

[46] Блаватский. Архаический Боспор. С. 7-10.

[47] Копылов В.П., Ларенок П.А. Таганрогское поселение (каталог случайных находок у Каменной лестницы). Ростов-на-Дону, 1994; Kopylov V. Taganrog et la première colonisation grecque du littoral nord-est de la mer d’Azov // Sur les traces des Argonautes. Actes du 6^e symposium de Vani. Besançon, 1996. P. 329 et suiv.

[48] Hansen M.H. Emporion. A Study of the Use and Meaning of the Term in the Archaic and Classical Periods // Yet More Studies in the Ancient Greek Polis. Ed. T.H. Niel­sen. Historia Einzelschriften 117. Stuttgart, 1997. P. 85, 102.

[49] Например: Hind J. Colonies and Port-of-Trade on the Northern Shores of the Black Sea: ­Bo­rys­­the­nes, Kremnoi and the «Other Pontic Emporia» in Herodotos // Yet More Studies in the Ancient Greek Polis. Ed. T.H. Niel­sen. Historia Einzelschriften 117. Stuttgart , 1997. P. 111; Avram A. Les cités grecques de la côte Ouest du Pont-Euxin // Intro­duction to an Inventory of Poleis. Ed. by M.H. Hansen. Acts of the Copenhagen Polis ­Centre­. Vol. 3. Copenhagen, 1996. P. 297.

[50] Hansen. Emporion. P. 88–104. Ср.: Velissaropoulos J., Le monde de l’emporion // DHA. 3. 1977, P. 61.

[51] Подробнее см.: Блаватская Т.В. Известия Геродота о будинском граде Гелоне и его обитателях // СА. 4. 1986. С. 28–30; Bravo B., Chankowsky A.S. Cités et emporia dans le commerce avec les barbares à la lumière du document dit à tort «inscription de Pistiros» // BCH, 123, 1999. P. 292.

[52] Нелогичную позицию занимает Б.А.Рыбаков, который считает эллинов в Гелоне изгнанниками и в то же время купцами (Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. Историко-географический анализ. М., 1979. С. 153-154).

[53] Медведев А.П. Гелон Геродота: к проблеме соотношения античного нарратива и историко-архео­логи­ческих реалий //Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002. С. 138.

[54] Шрамко. Бельское городище; Он же. Крепость скифской эпохи. С. 94–132; Он же. Восточное укрепление Бельского городища // Скифские древности. Киев, 1973. С. 82–112; Нейхардт А.А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. Под ред. И.А. Шишовой. Л., 1982. С. 127. Некоторые известные скифологии не согласны с этой точкой зрения: Ильинская В.А. Может ли Бельское городище быть городом Гелоном // Скифы и сарматы. Киев, 1977. С. 73–95; Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII–IV вв. до н.э. Киев, 1983. С. 349. См.: Clavel-Lévêque. Новосибирск, 1977. С.119-120.

[55] Шрамко. Восточное укрепление. С. 112.

[56] Шрамко. Бельское городище. С. 123.

[57] Медведев. Гелон Геродота. С. 134-138.

[58] Benoit F. Recherches sur l’hellénisation du Midi de la Gaule. Aix-en-Provence, 1965; особенно: Clavel-Lévêque M. Marseille grecque. La dynamique d’un impérialisme marchand. Marseille, 1977.

[59] Arafat, Morgan. Athens, Etruria and the Heuneburg. P. 123.

[60] Whitehouse, Wilkins. Greeks and Natives in South-East Italy. P. 113; Bats M. Identité ethno-culturelles et espaces en Gaule méditerranéene (princi­pale­ment aux VIe—Ve s. av. J.-C.) // Confini e frontiera nella grecità d’occiden­te. Atti del tren­tasettesimo convegno di studi sulla Magna Grecia. Taranto, 1999. P. 393-395;Dominguez A.J. Hellenisation in Iberia? The Reception of Greek Products and Influences by the Iberians // Ancient Greeks West and Eats. Ed. by G.R. Tsetskhladze. Leiden-Boston-Köln, 1999. P. 324.

[61] Boardman. The Diffusion of Classical Art. P. 299; Whitehouse, Wilkins. Greeks and Natives in South-East Italy. P. 114.

[62] La Genière J. de. Metaxu hellenon kai barbaron // Confini e frontiera nella grecità d’occidente. Atti del tren­tasettesimo convegno di studi sulla Magna Grecia. Taranto, 1999. P. 504.

[63] Подробнее см.: Kuznetsov V.D. Phanagoria and its Metropolis // Talanta. XXXII–XXXIII. 2000–2001. P. 67–77. О времени основания Абдеры и Фанагории см.: Graham. Abdera and Teos. P. 44-73.

[64] Кузнецов В.Д. Ранние апойкии Северного Причерноморья // КСИА. 204. 1992. С.31-37.

[65] Olshausen E. Einfürung in die historische Geographie der alten Welt. Darmstadt, 1991. S. 39.

[66] Кузнецов В.Д. Боспор и Афины: хлебная торговля // РА. 1. 2000. С. 107–120.

[67] Winter F.E. Greek Fortifications. Toronto—Buffalo, 1971. P. 19–21.

[68] Шелов—Коведяев. История Боспора в VI–IV вв. до н.э. С. 52-54; Maslennikov A.A. The Development of Greco-Barbarian Contacts in the Chora of the European Bosporus (Sixth—First Centuries) // Scythians and Greeks. Cultural Interactions in Scythia, Athens and the Early Roman Empire (sixth century BC — first century AD). Ed. By D.Braund. Exeter, 2005. P. 156.

[69] По поводу ранних оборонительных сооружений на Боспоре см.: Вахтина М.Ю., Виноградов Ю.А.Еще раз о ранней фортификации Боспора Киммерийского // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государства. Часть 1. СПб, 2001. С. 41-45.

[70] Ducrey P. La muraille est-il un élément constitutif d’une cité // Sources for the Ancient Greek City-State. Ed. by M.H. Hansen. Acts of the Copenhagen Polis Centre. Vol. 2. Copenhagen, 1995. P. 251.

[71] Koshelenko G.A., Marinovitch L.P. Three Emporia of the Kimmerian Bosporus // Periplous. Papers on Classical Art and Archaeology Presented to Sir John Boardman. Ed. by G.R. Tsetskhladze, A.J.N.W. Prag, A.M. Snodgrass. L., 2000. P. 171-177.

[72] Виноградов Ю.А. Курганы варварской знати V в. до н.э. в районе Боспора Киммерийского // ВДИ. 4. 2001. С. 78.

[73] Петренко В.Г., Маслов В.Е., Канторович А.Р. Хронология центральной группы курганов могильника Новозаведенное—II // Скифы и сарматы в VII–III вв. до н.э.: палеоэкология, антропология и археология. М., 2000. С. 238-248; Лопатин А.П., Малышев А.А. К вопросу об античном керамическом импорте в Закубанье в VI–II вв. до н.э. // Историко-археологический альманах. Вып. 8. Армавир—Москва, 2002. С. 33-40.

[74] Масленников А.А. Варвары, греки и Боспор Киммерийский до Геродота и при нем // Древности Боспора. Вып. 4. 2001. С. 301.

[75] Antonaccio C.M. Ethnicity and Colonization // Ancient Perceptions of Greek Ethnicity. Ed. by I.Malkin. Cambridge (Mass.) — London, 2001. P. 126. Например, кельтское нашествие в Малую Азию или славянское вторжение в Грецию практически не оставили материальных следов пребывания там пришельцев (Hall J.M. Ethnic Identity in Greek Antiquity. Cambridge, 1997. P. 129, 142).

[76] Подробнее см.: Кузнецов В.Д. Ранние типы греческого жилища в Северном Причерноморье // Боспорский сборник. Вып. 6. М., 1995. С. 99-125.

[77] Я не имею возможности здесь подробно остановиться еще раз (см. предыдущую сноску) на критике широко распространенной в современной литературе точке зрения о том, что греческие переселенцы на первоначальном этапе (для некоторых исследователей — первые 70-80 лет) освоения новых земель жили не в привычных для себя домах, а в землянках и полуземлянках. Те исследователи, которые считают типичным для колониального периода греческим жильем землянки и полуземлянки не хотят принимать в расчет то, что речь идет о представителях великой цивилизации, которые уже в архаическое время создала непреходящие архитектурные и строительные шедевры. Невозможно себе представить, чтобы создатели этой культуры не могли построить себе дома, в которых они жили в метрополии и которые имели длительную историю своего развития, а якобы заимствовали (sic!) у туземного населения традицию жить в буквальном смысле слова в ямах (Lang F.Housing and Settlement in Archaic Greece // Habitat et urbanisme dans le monde grec de la fin des palais mycéniens à la prise de Milet (494 av. J.—C.). Toulouse, 2002. P. 13–32; Mazarakis Ainian A. From Huts to Houses in Early Iron Age Greece // From Huts to Houses. Transformations of Ancient Societies. Ed. by J.R. Brandt and L. Karlsson. Stockholm, 2001. P. 139-161). Тем более, что наличие таких домов, датированных временем появления апойкий, зафиксировано во многих колониях, в том числе северочерноморских (Danner P. Megara Hyblaea and Selinus: The Relationship Between the Town Planning of a Mother City, a Colony and a Sub-Colony in the Archaic Period // Urbanization in the Mediterranean in the 9^th to 6^th Centuries BC. Ed. by H.D. Andersen, H.W. Horsnæs, S. Houby-Nielsen and A. Rathje. Copenhagen, 1997. P. 152). Удивительным является и то, что предположение о землянках как типичном жилище греческих переселенцев поддерживается теми же исследователями, которые в других случаях говорят о величии греческой культуры и стремлении аборигенного населения Понтийского региона приобщиться к ней, получить доступ к её достижениям.

[78] Morel. Greek Colonization in Italy and in the West. P. 134 f.; Coldstream J.N. Mixed Marriages at the Frontiers of the Early Greek World // OJA. 1993. 13. P. 89–107; Antonaccio. Ethnicity and Colonization. P. 125; Avram. Modes de contacts entre Grecs et Gètes. P. 24.

[79] Гайдукевич В.Ф. Боспорское царство. М.—Л., 1949. С. 4.

[80] См., например: Виноградов Ю.А. Греки и варвары на Боспоре Киммерийском в доримскую эпоху. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Спб., 2002. С. 3.

[81] Lomas K. The polis in Italy: Ethnicity, Colonization, and Citizenship in the Western Mediterranean // Alternatives to Athens. Varieties of political Organization and Community in Ancient Greece. Ed. R. Brock and S. Hodkinson. Oxford, 2000. P. 176-177, 184.

[82] О населении Афин см.: Hansen M.H. Demography and Democracy. The Number of Athenian Citizens in the Fourth Century B.C. Herning, 1985 (специально о негражданах: p. 30-31).

[83] Hansen M.H. Poleis and City-State, 600–323 B.C. A Comprehensive Research Programme // From Political Architecture to Stephanus Byzantius. Sources for the Ancient Greek Polis. Ed. by D. Whitehead. Historia Einzelschriften. Heft 87. Stuttgart, 1994. P. 12-13.

[84] Lomas. The polis in Italy. P. 175.

Список сокращений

АСГЭ — Археологический сборник Государственного Эрмитажа
ВДИ — Вестник древней истории
КБН — Корпус боспорских надписей. М., 1965
КСИА — Краткие сообщения Институт археологии
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР
РА — Российская археология
СА — Советская археология
BCA — Bulletin de correspondance hellénique
DHA — Dialogue d’histoire ancienne
FrGrHist — Jacoby F. Die Fragmente der griechischen Historiker. Berlin—Leiden, 1923—.
JHS — Journal of Hellenic Studies
OJA — Oxford Journal of Archaeology
RA — Revue archéologique